Городецкий смотрел на Гурова так же настороженно, как и при первой встрече. Гуров, конечно, не надеялся притупить бдительность секретаря. Но следовало попытаться хоть как-то растопить лед.
- Вы уж простите великодушно, Антонин Людвигович, что вас беспокою, однако кое-какие обстоятельства все же нуждаются в уточнении. А кто может сделать это лучше, чем вы? Кто еще был столь близок к покойному в финансовых делах? Так вот, есть одна ситуация, которую неплохо было бы прояснить. Мне недавно стало известно, причем совершенно случайно, что визиту Алексея Кирилловича в Санкт-Петербург предшествовала отправка почтой неких документов, обосновывающих его просьбу. Вам об этом что-то известно?
Городецкий опустил голову и несколько секунд рассматривал свой идеально чистый стол.
- Да, были такие документы, - ответил он, выдохнув, будто на что-то решившись. - Но я к их подготовке отношения не имел. Что в них было - вам лучше поинтересоваться у банкиров. Я в этих делах не очень сведущ, потому что занимался исключительно личными и семейными финансами господина Алчевского. Поэтому к работе над этими документами не привлекался. Что они готовились - знаю. Но больше, увы, сообщить ничего не смогу.
- Кто их отправлял?
- Не знаю. Может быть - лично Алексей Кириллович, может быть - кто-то из банка. Вам бы лучше обратиться к Любарскому-Письменному с этими вопросами.
Гуров понял, что пришел зря, и решил выяснить хоть что-то - в конце концов, Городецкий наверняка знал многое. Но сложилась крайне неприятная для Гурова ситуация, когда подступиться к источнику знаний было решительно не с чем. Никакого внятного вопроса, которым, как удочкой, можно было бы вытянуть что-то полезное, в голове не рождалось. Поэтому Гуров решил просто поинтересоваться мнением Городецкого.
- Но о сути предложений вы наверняка были осведомлены. Что вы сами об этом думаете? Были шансы на успех у этого предприятия?
Городецкий, против ожидания, не стал замыкаться и прятаться за неосведомленность.
- Нет. Не было никаких шансов. Я до сих пор не понимаю, что давало Алексею Кирилловичу основания думать иначе. Если хотите знать мое мнение - надо было предложение бельгийцев принимать.
- Какое предложение? - быстро спросил Гуров, поняв, что невод общего вопроса, похоже, выудит-таки что-то дельное.
- История это общеизвестная. Около полугода назад, когда дела уже были плохи, бельгийские коммерсанты предложили Алчевскому продать все его пятисотрублевые акции в Алексеевском горнопромышленном обществе по две тысячи рублей. Выручка бы составила 20 миллионов рублей. Это с лихвой покрыло бы все долги.
- И почему же Алексей Кириллович на согласился?
- Только Бог знает почему. Он тогда сказал длинную речь в том смысле, что негоже его детям жить с капитала, и вообще такое важное дело не должно быть за иностранцами. Хотя до этого с иностранцами он дела вел весьма успешно и неоднократно высказывался о том, что иностранный капитал приносит в Россию нужные империи новые знания в горном и финансовом деле. В общем, никаких патриотических взглядов до того он не выказывал.
- А дети? Может быть, он действительно хотел оставить дело сыновьям? - спросил Гуров, который знал, что, кроме дочерей, у Алчевского осталось четыре сына, которые все были в отъезде, поэтому с ними он так и не познакомился.
- А что дети? К делам интерес проявлял только Дмитрий, да и то - весьма поверхностно, скорее, по причине отсутствия других талантов. Остальные три сына пошли по культурной, так сказать, линии. Пение да театр – вот все, что их интересует. К тому же риск полного банкротства был слишком велик. Так что Алексей Кириллович имел реальный шанс оставить детям не дело, а долги. Что, к слову сказать, и произошло. Дела очень плохи. Очень. Возможно - придется продать даже этот дом.
Гуров, пользуясь случаем, решил попросить помощи у секретаря. Во-первых, потому, что, как он знал, ничто так не располагает человека, как возможность почувствовать себя благодетелем или, по крайней мере, оказавшим услугу. А расположение столь осведомленного человека Гурову могло пригодиться, несмотря на некоторые подозрения в его отношении. А во-вторых, небольшая помощь действительно была нужна.
- Окажите помощь, Антонин Людвигович, - начал он, доставая из кармана приглашение. - Мне вот что принесли в гостиницу. А я не знаю, стоит ли откликаться? Кто такая эта самая Харина?
- О! Это очень интересная женщина, - Городецкий впервые за время знакомства с Гуровым широко улыбнулся, и тот подумал, что секретарь, встреться они при других обстоятельствах, вполне мог показаться человеком приятным. - Вдова одного крупного местного купца, у которой обычно собирается хорошее общество. Не дворянство, нет: эта публика предпочитает владения своего предводителя или губернатора, - усмехнулся Городецкий. - У Хариной обычно бывают коммерсанты, врачи, чиновники... В общем - люди при деле. А также художники, поэты и прочая крайне интересная публика. В общем - сходите, не пожалеете. К тому же там, кажется, обещал сегодня быть Любарский-Письменный. Он вроде бы упоминал это.
Гуров поблагодарил как будто оттаявшего секретаря и откланялся.
Итак, в клубке интересов, туго сплетенном вокруг покойного, появилась еще одна нить - условно говоря, "бельгийская". Но что раздражало Гурова, нить эта опять вела в заоблачные выси, куда путь Гурову был заказан, то есть по сути - в никуда. Ладно бы - как в копеечной сыщицкой литературе, заполонившей в последние годы Санкт-Петербург: убийство из-за наследства совершил дворецкий, оказавшийся внебрачным сыном покойного. А тут ни тебе внебрачных детей, ни наследства. И даже было ли убийство как таковое - до сих пор доподлинно неизвестно. Одни только догадки и черт знает куда ведущие нити.
Гуров размышлял об этом, спускаясь по лестнице особняка, когда его окликнули:
- Господин надзиратель из Санкт-Петербурга!
Христина Алчевская - младшая стояла в дверном проеме, зажав в губах мундштук с дымящейся папиросой.
- Вы все еще не хотите меня допросить?
- Отчего же сразу допросить? Поговорить - это, конечно, можно. Вам есть что сообщить?
Алчевская вошла в пустой зал и закрыла за собой дверь.
- Мне, конечно, есть что сообщить. Вот, например, господин Городецкий, с которым вы только что общались, давно и безнадежно влюблен в Анну. Вы ведь не знали, признайтесь? - спросила она, как будто торжествуя.
Гуров вспомнил роковую женщину Любарскую-Письменную и подумал о том, что местные барышни, похоже, сговорились снабжать его сведениями, подчеркивая его, Гурова, неосведомленность. Правда, в отличие от сведений, полученных от жены банкира, он не имел понятия, что делать со знанием о душевных привязанностях секретаря.
- И что из этого? - спросил он, готовясь выслушать историю в стиле пинкертоновского романа.
История не заставила себя ждать.
- Ну как же! Секретарь папы, будучи влюбленным в Анну, убивает папу, который стоит на пути его счастья.
- А супруг Анны, господин Бекетов, на пути его счастья не стоит? - стараясь быть серьезным, спросил Гуров.
- Вот-вот! Я думаю, ему угрожает опасность!
Гуров уже не понимал, шутит Алчевская-младшая или говорит это все всерьез. Но она улыбнулась, и сомнения рассеялись.
- Насчет влюбленности господина Городецкого тоже шутить изволите? - спросил он.
- Нет. Кто ж такими вещами шутит? - ответила Алчевская, задумчиво рассматривая тлеющую папиросу.
- Почему вы так решили?
- Не знаю. Взгляды, поведение. А может быть, женщины такие вещи чувствуют...
- А ведь вы не любите Антонина Людвиговича. Почему?
- Да может быть поэтому и не люблю. Анна с Алексеем Николаевичем - чудная пара. Зачем это все? Да и вообще - какой-то он... Все время напряженный, скучный... В нашем доме это странно. Лишне как-то. Впрочем, папа его, видимо, очень ценил. Хотя и подтрунивал над ним часто.
- Сильно подтрунивал? - спросил Гуров, понимая, что как мотив это, конечно, явно не то.
- Прекратите, - видимо, подумав о том же, ответила Христина. - Просто у нас тут всегда было весело или, по крайней мере, интересно. А он бродил тихий, как мышь, и всегда ловко выкручивался, когда папа или мама пытались втянуть его в общий разговор. Вот отец и шутил по этому поводу постоянно...
При этом упоминании об отце дочь совсем погрустнела, и Гуров понял, что надо откланиваться.
Вечером он стоял перед особняком купчихи Хариной, в очередной раз пораженный харьковским строением. Правда, причина этого была другого свойства: более нелепого сооружения Гуров не встречал. Огромный дом силился быть готическим замком, который странным сорняком вырос среди низкорослых убогих домиков переулка и как будто впитал из почвы невыносимую тоску и провинциальность. Видимо, хозяину не повезло с зятем так, как повезло Алчевскому, зато повезло с деньгами, потому что эта нелепость, по размеру не уступающая дому покойного промышленника, явно стоила немалых средств.
Дверь Гурову открыл слуга, и Гуров на мгновение замер, узнав в пожилом мужчине того, кого обычно опознавал безошибочно, даже в плотной санкт-петербургской толпе. Как у него это получалось, Гуров затруднился бы сказать, но он никогда не ошибался и сейчас тоже был уверен, что перед ним - бывший каторжанин. Слуга, видимо, тоже по причине определенного жизненного опыта опознавший в Гурове полицейского, замер на мгновение, но тут же почтительно поклонился и проводил его в зал.
Интерьер полностью повторял фасад в части вкуса и меры – стены и потолок были расписаны какими-то лубочными орнаментами, а странная, явно лишняя лепка, стыдливо пыталась скрыть это безобразие.
- Не обращайте внимания. Мой покойный супруг имел весьма своеобразный вкус, но я не стала ничего менять из уважения к его памяти. Теперь это стало особой чертой этого места. Да и гостям есть что обсудить, когда темы для разговоров заканчиваются. Если хотите поиронизировать – не отказывайте себе в удовольствии. Я привыкла.
Женщина лет сорока пяти, быстро проговорившая это сочным, завораживающим голосом, взяла Гурова под локоть и повела в центр зала.
- Александра Гавриловна, – представилась она и с ходу стала рекомендовать гостям Гурова как давнего друга и представлять ему гостей, которых было человек 15. Гуров слегка опешил от такого оборота и, конечно, быстро потерялся в Петрах Парамоновичах и Александрах Яковлевичах, должностях и поприщах, на которых трудились гости, среди которых не оказалось ни одной женщины. Мужчины же действительно были преимущественно купеческого сословия, дорого одетые и бородатые.
Хозяйка была уже не молода, но очень красива. Годы были не то чтобы не властны над ней - просто проявили свою власть особым образом. Легкие морщины лишь подчеркнули греческий профиль и великолепную лепку слегка пухлых губ. Ее тонкая фигура особенно контрастировала с животами купцов, затянутыми в жилетки и украшенными золотыми цепочками от часов.
Гости открыто рассматривали Гурова, как будто прицениваясь – сколько стоит залетная столичная птица? А если оптом брать по десятку? А если частями – за пуд живого веса? К таким оценивающим взглядам людей, привыкших покупать и продавать, Гуров давно привык, потому что сталкивался с ними по службе, и ничуть не стушевался. Он быстро нашел взглядом столик с коньяком и рюмками и направился туда. На этом же столике лежала коробка весьма неплохих кубинских сигар "Кабанас". Вечер обещал быть приятным. Правда, Любарского-Письменного среди гостей не было, но Гуров этим фактом не особо расстроился. Он знал, что солидные мужчины любят посплетничать не меньше, чем прачки, тем более - перемыть кости птице куда более высокого полета, чем они сами. Так что о деятельности покойного можно было выяснить много интересного.
- Федор Иванович, какими судьбами! – Гуров обернулся и увидел Реуцкого, после чего вечер показался Гурову совершенно удавшимся.
- Мы ведь газеты читаем и не могли пропустить визит такого гостя, – ответила Харина, протягивая Реуцкому руку для поцелуя, который, как сразу отметил про себя Гуров, вел себя с хозяйкой так, словно они были давно и близко знакомы. Купчиха тоже очевидно выделяла тайного советника среди остальных гостей.
Реуцкий быстро завладел вниманием собравшихся, живописуя их побег от здания Земельного банка. При этом он явно приукрашивал события: толпа обычных мещан стала чуть ли не татарской ордой, а их в сущности банальный побег - результатом исключительной сообразительности и ловкости. Гости одобрительно кивали бородами, отхлебывали коньяк и пыхтели сигарами.
Когда Гурову удалось увести Реуцкого от гостей, он хотел было расспросить о предложении бельгийцев, но тот опередил его.
- Ну, рассказывайте, как проходит расследование, что нового?
Гурову пришлось рассказать о том, что удалось узнать. Он лишь не упомянул лишь своих подозрений в отношении секретаря, заметив лишь, что человек это "весьма странный, если не сказать - подозрительный". На это Реуцкий отмахнулся:
- Да знаю я его. Канцелярская крыса, серая и невзрачная. Впрочем, человек, кажется, не глупый. Но на серьезный поступок не способный.
А вот вопрос про бельгийцев Реуцкого заинтересовал:
- Да, было дело. Я думаю, ответ на вопрос, почему Алчевский им отказал, вы знаете. Сделка с обменом дела на облигации на тот момент уже готовилась.
- Но предложение бельгийцев было более выгодным. Разве не так? – спросил Гуров.
Реуцкий задумался.
- Конечно, патриотизм тут не при чем. Вы встречали когда-нибудь патриотичный денежный мешок? Вот и я не встречал. А объяснений может быть несколько. Во-первых, об этом предложении мы знаем со слов покойного, а он мог умолчать о каких-то дополнительных неприемлемых условиях, которые выдвинули бельгийцы… А во-вторых, что более вероятно, люди, стоявшие за сделкой с облигациями, вряд ли благосклонно отнеслись бы к такому финту покойного. Там, – Реуцкий кивнул вверх, – шутить не любят, и последствия такого шага могли быть самые драматичные.
- И так неплохо получилось, – заметил Гуров и добавил задумчиво: - Да и сделка не состоялась…
- Ну о причинах, вернее, об их недосягаемости мы уже говорили, – напомнил Реуцкий. - А вот версия с бельгийцами мне кажется очень интересной.
- Месть за неслучившуюся сделку? – спросил Гуров скептически.
- Не знаю, – ответил Реуцкий. – Подумать надо.
Вечер закончился в общем-то безрезультатно: харьковские купцы ничего существенного не сообщили. Зато оживленно обсуждалось возможное возобновление скачек на местном ипподроме, появление электрического трамвая и городские сплетни, к Алчевскому отношения не имевшие.
Реуцкий вызвался проводить Гурова до Павловской площади, где можно было взять извозчика. Сыщики вышли из тупикового переулка и, свернув направо, стали спускаться по очень крутой и короткой улице, упиравшейся в Клочковскую.
Реуцкий продолжал развивать "бельгийскую" версию, в которую Гуров по-прежнему не верил. Зато узнал много нового. Например, то, что коммерсанты маленького Бельгийского королевства контролировали две трети южнорусской металлургической промышленности. В самой Бельгии этот регион империи, ничуть не смущаясь, называли "десятой провинцией королевства". Похоже, бельгийцы были действительно серьезными людьми, но к делу Алчевского не клеились никак. Реуцкий же продолжал гнуть свое, заявив, что бельгийцы вообще сплошь масоны, а публика это опасная…
Все эти рассуждения уже порядочно надоели Гурову. Он списал их на количество выпитого коньяка и ускорил шаг, чтобы наконец-то усадить неумолкающего Реуцкого в пролетку.
В этот момент откуда-то сзади послышался крик "Берегись!" - и тут же раздался выстрел. Реуцкий с окровавленным лицом начал оседать, привалившись к забору. Гуров упал, увлекая его за собой. Через несколько секунд прозвучал второй выстрел.
