Харьков, Сатирикон, Парк ГорькогоМы, как, наверняка, и вы, уважаемый читатель, устали от текстов, в которых с энциклопедической точностью и энциклопедичной же "увлекательностью" рассказывается о "выдающемся деятеле" или "знаменательном событии" из истории Харькова. Поэтому мы решили рассказать об истории легко и непринужденно. При этом, не изобретая велосипеда, мы воспользовались стилем журнала "Сатирикон", который когда-то издавался Аркадием Аверченко, долгое время жившим в Харькове. В этом журнале печатались такие выдающиеся (опять это слово, будь оно не ладно) граждане -  сам Аверченко, Саша Черный, Теффи и даже Маяковский. Не то чтобы мы хотим попытаться как-то допрыгнуть до классиков (а если честно — хотим), но рассудили, что легкая форма подачи сведений о знаменательных (та что ж такое!) событиях и местах найдет отклик в читательских сердцах. Сегодня — первый текст рубрики "Новый "Сатирикон".

В конце позапрошлого века у харьковчан появилась проблема. В городе, который тогда был мал и скушен, было негде гулять. А сразу за городом начинались поля и деревни, населенные непонятными для горожан селянами. Дачи харьковчане, конечно, уважали, но, во-первых, не все могли их себе позволить, а во-вторых – пилить сотню верст, чтобы на фоне пруда признаться барышне в любви или там же этой любви отведать, - желающих было немного. Вот и решили построить рядом с городом парк.

Среди горожан тогда уже встречались такие, кто ездил в заграничные турпоездки. Не то чтобы их было много, но голос их был весом в сиду состоятельности таких граждан. Эти самые граждане и предложили: "А давайте сделаем, как в Булонском лесу". Конечно, как оно там, в этом лесу, основная масса жителей не представляла, но за дело взялись с энтузиазмом. В конце Сумской силами студенчества (которое наконец-то, по мнению горожан, стало приносить реальную пользу) начали высаживать деревья. И высадили их столько, что площадь парка разрослась вдвое больше планируемой. Но Булонского леса все равно не получилось. Злые языки, которые в турпоездках бывали, утверждали, что лес этот, который в Париже, раз в 10 больше. Но харьковчане не расстроились, ибо, во-первых, тут вам не Париж, а во-вторых, еще неизвестно – может, врут злые языки, привыкшие ругать все местное и хвалить все заграничное. Как бы там ни было, в парке появились две аллеи для конных прогулок, пруд для романтического времяпрепровождения и скамейки.

Там харьковская публика и проводила время в веселой праздности, под сенью зеленых насаждений прозевав приход к власти большевиков. Большевики эту публику быстро постреляли. Некоторым, впрочем, удалось бежать в Париж и наконец-то своими глазами увидеть тот самый Булонский лес, с которого все начиналось.

Большевики быстро сообразили, что парк, как и другое тяжелое наследие царского режима, можно использовать на благо трудящихся. Кружевные зонтики дам и цокот копыт лошадей кавалеров сменились визгом гармони и скрипом сапог посетителей с рабочих окраин.

Парк продолжил свою жизнь и наконец-то обзавелся громким именем. Имя это парку дал только что скончавшийся пролетарский писатель. Масштаб личности Максима Горького был столь велик, что после смерти его именем называли все – от городов и пароходов до пионерских дружин.

Тогда же, в 30-х, в парке имени Горького появился памятник. Но не Горькому, а двум вождям. Один из них к тому времени уже умер, но дело его жило. Второй был живее всех живых, продолжая дело первого. Старые фото сохранили для нас эту скульптурную композицию. Две гипсовые фигуры на скамейке отражали модный на тот момент идеологический тренд. Живой вождь, наседая, как будто объясняет мертвому: "Да пойми ты, Ильич, дурья твоя башка, нельзя вот так, нужно вот так и эдак". Ильич же, откинувшись под кавказским напором на спинку, лишь беспомощно таращит глаза на усатого горца.

Потом в город пришли немцы, и это творение социалистического реализма разрушили. Ходили слухи, что была идея насадить на голову мертвого вождя голову живого, а на пустое место водрузить голову фюрера, который как будто говорит: "Обставил я тебя, Коба". Но, видимо, замысел этот показался слишком сложным.

После войны и смерти вождя номер два в парке наконец-то появился памятник самый логичный – Максиму Горькому. Пролетарский писатель, сжимая шляпу в руках, строго оглядывал входящих через центральную колоннаду трудящихся. Трудящиеся, завидев суровую фигуру, заметно робели, сильнее прижимали припрятанные для культурного отдыха поллитра и на мгновение вспоминали о том, что они не абы кто, а строители коммунизма.

С приходом новых времен парк стал совсем другим. Окажись в нем купчина позапрошлого века, он бы солидно хмыкнул "Однако!" Пролетарий тридцатых восхищенно бы выругался, а совслужащий застойных времен даже забыл бы о месте в очереди за туалетной бумагой. Тот же, чьим именем назван парк, разгладил бы усы и изрек с усмешкой и характерным оканьем: "Вот это понастроили, черти вы драповые!"

Нашлись, правда, и в наше время злые языки, которые стали утверждать, что денег на строительство парка было потрачено слишком много, и вообще, не дело это - в трудное наше время парками пробавляться. Мы не знаем, являются ли эти злые языки потомками тех, других языков из XIX века. Знаем только, что подобные граждане в нашем городе не переводились никогда, но всегда составляли ворчащее меньшинство. Большинство же харьковчан к таким разговорам относится со скепсисом. Потому что деньги - дело такое: еще неизвестно, куда бы они делись. А парк – вот он, детям на радость и взрослым на развлечение.

В общем, хороший в итоге получился парк. Жаль только, что строят рядом с ним многоэтажки, и скоро из колеса обозрения можно будет заглянуть в окна квартир. Впрочем, по городу уже пошли слухи, что новоселы разучивают забавные сценки из семейного быта, чтобы радовать посетителей парка нехитрыми перфомансами, не выходя из дома. Так традиционный аттракцион дополнится новыми элементами.

Горький, правда, не выдержав испытания новыми временами, исчез. На его месте появилась совсем безыдейная белка. То есть белок, конечно, в парке много, но никакой смысловой нагрузки эти животные не могут нести по определению. Впрочем, вопрос в том, нужна ли отдыху смысловая нагрузка, остается открытым.